К тому времени, когда языческий монотеизм пожелал воцариться в Риме, уже давно шла борьба между митраистскими мистериями и христианством. Распространение обеих религий примерно совпало по времени и проходило в сходных условиях. Обе они пришли с Востока и пропаганде их способствовали одни и те же общие факторы — политическое единство и нравственная анархия империи. Распространение и той и другой свершилось с почти одинаковой быстротой, и к концу II в. обе уже имели в равной мере немало сторонников в наиболее отдаленных областях римского мира. Члены секты Митры с полным правом могли отнести к себе гиперболу Тертуллиана: «Мы вчерашние заняли всё ваше». Если принять во внимание обилие памятников, которые оставил нам персидский культ, может даже возникнуть вопрос о том, не являлись ли его сторонники в эпоху Северов более многочисленными, чем почитатели Христа. Еще одним сходством между этими противоборствующими церквами послужило то, что на своей начальной стадии они обращали прозелитов, главным образом, из низших слоев общества. Их проповедь изначально была, по сути своей, обращена к народу; в противоположность учению философских школ, они в большей степени предназначались для черни, нежели для просвещенных умов и, следовательно, более взывали к чувствам, чем к разуму.
Но помимо этих сходных аспектов, в образе действий обоих противников можно заметить значительные отличия. Христианские общины развились прежде всего в странах, омываемых Средиземным морем; они не простирали сферу своей деятельности за пределы городов, и увеличение их происходило в значительной мере за счет работы миссий, предпринимавшихся с целью «просвещения народов». Напротив, распространению митраизма способствовали, в первую очередь, социальные и политические факторы: ввоз рабов, перемещения войск, перевод с места на место государственных чиновников. Наибольшее число своих ревнителей митраизм вербовал именно в администрации и армии, то есть в тех кругах, в которых христиане встречались крайне редко по причине общей приверженности этих кругов официальной языческой религии. За пределами Италии он получил распространение, главным образом, в районах, расположенных вдоль границ, и утвердился одновременно и в городах, и в сельской местности; наибольшей поддержкой он пользовался в придунайских провинциях и в Германии, тогда как Церковь быстрее всего развивалась в Малой Азии и Сирии. Таким образом, сферы влияния этих религий не совпадали, и обе долгое время имели возможность распространяться далее, не вступая в прямой конфликт. Лишь в долине Роны, в Африке и особенно в Риме, где обе они уже прочно утвердились, в III веке возникло наиболее острое соперничество между коллегиями почитателей Митры и сообществом верующих-христиан.
Борьба между религиями-соперницами оказалась тем более упорной, что они имели весьма сходный характер. Их адепты одинаково образовывали тайные сообщества, тесно сплоченные внутри, члены которых называли друг друга «братьями». Практикуемые ими обряды также представляли немало сходства: члены секты персидского бога, как и христиане, очищали себя водным омовением, благодаря своего рода конфирмации обретали силы для сражения с духами зла и принимали причастие ради спасения души и тела. Подобно христианам, митраисты освящали воскресный день и праздновали рождение Солнца 25 декабря, в день, когда, по крайней мере, с IV в. начали справлять Рождество. Они также проповедовали строгую мораль, поощряли воздержанность и целомудрие и в число основных добродетелей включали самоотречение и умение властвовать над собой. Их представления о мире и о назначении человека были похожи: и те и другие признавали существование небесного блаженства в высших сферах и населенной демонами преисподней, заключенной в подземных глубинах; начало своих традиций они возводили к древним откровениям, а начало истории — к потопу; наконец, они верили в бессмертие души и в будущее вознаграждение, в окончательный суд и в Воскресение умерших при конечном пожаре вселенной.
Теология мистерий делала Митру-«посредника» подобным александрийскому Логосу. Христос также являлся посредником между своим небесным Отцом и людьми, и так же, как и Митра, — одной из ипостасей триады. Разумеется, языческая экзегеза установила между ними и другие связи подобия, и образ тавроктонного бога, против своей воли смиренно приносящего жертву ради создания и спасения рода человеческого, несомненно, сравнивался с образом Спасителя, принесшего себя в жертву во спасение мира.
С другой стороны, церковные авторы, воспроизводя метафору пророка Малахии, противопоставляли «непобедимому Солнцу» «Солнце правды», и были согласны видеть в подающем людям свет ослепительном шаре символ Христа, «света мира». Стоит ли удивляться тому, что толпа богомольцев не всегда была расположена вдаваться в эти тонкие богословские различия и по языческому обычаю отдавала лучистому светилу ту дань поклонения, которую ортодоксия относила лишь к Богу? В V веке не только еретики, но и истинные верующие кланялись еще огненному диску в тот момент, когда он появлялся над горизонтом, и шептали молитву: «Будь милостив к нам».
Сходство между двумя враждующими церквами было столь велико, что поражало все умы даже в античности. Начиная со II в., греческие философы занялись установлением параллелей между христианством и персидскими мистериями, и это явно должно было дать преимущества последним. Апологеты, со своей стороны, настаивают на аналогиях, существовавших в этих двух религиях, и объясняют их как сатанинскую подделку под самые священные обряды их религиозной практики.
Мы не можем сегодня надеяться разрешить тот вопрос, который в свое время разделял этих современников, и который, разумеется, так и останется неразрешенным. Нам слишком мало известно о догматах и богослужении римского маздеизма, равно как и о развитии первоначального христианства, чтобы мы смогли установить, какие взаимные влияния сказались на их совпадавшем по времени росте. Тем не менее сходство еще не предполагает с необходимостью подражания. Многие соответствия между митраистским учением и кафолической верой объясняются общностью их восточного происхождения. Некоторые идеи, ряд церемоний, должно быть, все же перешли из одной религиозной практики в другую, но мы чаще можем лишь предполагать о таких заимствованиях, нежели ясно их видеть (на самом деле у митраизма и христианства был один и тот же источник – прим. WGD).
Вероятным представляется то, что легенду об иранском герое пытались уподобить истории жизни Иисуса, и что последователи магов пожелали противопоставить митраистские эпизоды поклонения пастухов, вечерней трапезы и вознесения евангельским событиями. Родящую скалу, из которой явилось божество света, даже сравнивали с камнем нерушимым, который был эмблемой Христа, на котором была основана Церковь, а пещеру, где истек кровью бык, — с той пещерой, в которой родился Иисус в Вифлееме.
Серьезная причина неполноценности маздеизма заключалась в том, что он верил лишь в мифологического спасителя. Тот неиссякаемый источник религиозного чувства, который открыли проповедь и страсти распятого на кресте Бога, был недосягаем для поклонявшихся Митре (митраизм есть не что иное как задержавшееся в развитии христианство на основе веры в грядущего Спасителя, а не мифологического, – прим . WGD).
Напротив, ортодоксальное или еретическое богослужения, постепенно сложившиеся в первые века нашей эры, могли найти не один источник вдохновения в этих мистериях, которые из всех языческих культов имели более всего черт, сходных с христианскими институтами. Мы не знаем, испытал ли ритуал церковных таинств и связываемые с ним чаяния в какой-либо мере влияние маздеистских обрядовых практик и догм! (источник этих практик и догм был маздеизм, и это установлено, – прим. WGD). Возможно, обычай молиться Солнцу три раза в день, на рассвете, в полдень и на закате, был воспроизведен в ежедневных молитвах Церкви, и представляется очевидным, что празднование Рождества было установлено на 25 декабря, поскольку в день зимнего солнцестояния отмечался день рождения непобедимого бога, т. е. его возрождение. Выбором этой даты, повсеместно отмечаемой священными празднествами, церковные власти смогли в некотором смысле освятить народный обычай, который они не могли преодолеть.
Единственной областью, в которой мы могли бы в деталях установить объем заимствований, является область искусства. Митраистская скульптура, развившаяся в более древние времена, предоставляла ранним христианским мраморщикам множество моделей, которые и были ими приняты или приспособлены. Так, в образе Митры, открывающего пущенными им стрелами источник живой воды, они почерпнули вдохновение для создания изображения Моисея, ударяющего жезлом по скале Хорив. Верные устоявшейся традиции, они воспроизводили даже те изображения космических божеств, таких, как Солнце или Ветры, и на саркофагах, в скульптурных миниатюрах и даже в порталах римских церквей можно обнаружить следы влияния тех обширных композиций, которые украшали собой священные подземелья.
Ф. Кюмон. Мистерии Митры. СПб. 2000, стр. 247-256.
Комментариев нет:
Отправить комментарий